*
***
Что нужно женщине?
-Женщине нужно: Любовь. Дитя. Защита.
***
Весной двадцать пятого года, она не представляла как сложатся события её дальнейшей жизни…
Порой, приходя в тесную квартирку своих соседей, она продолжала думать о том, что случилось с ней за такой короткий промежуток времени и, не находя ничего утешительного, многократно подвергала себя насмешкам со стороны, только лишь для того, чтобы поддержать себя в нормальном состоянии духа. Она не злилась, когда смеялись над ней, не плакала над издевательствами, не сопереживала сама себе. Она научилась это делать, иначе бы всё закончилось плачевно и тоскливо… Вся жизнь коротка, — утешала она себя, ей этого не хотелось — не хотелось умирать. И ей, конечно же, хотелось жить и радоваться и не принимать оскорбления окружающих.
Но она их принимала: приживалка в коммунальной квартирке, маленькой, грязной, захламлённой, с соседом, что «любил», и позволял любить её своим пьяным дружкам, приносившими выпивку и, развлекаясь с ней, как с пьяной, поддающейся, безвольной куклой. Так она расплачивалась за своё проживание.
.
Маленький, когда- то уютный и живописный русский городок приютил её, но не дал ни средств к существованию, ни семьи. Серость и внутренняя грязь этого места заползали в её душу тихим непониманием: Для чего это нужно?
За что мне это?- вопрос этот считала неуместным, она знала за что, за какой грех. Грех был тяжек,- она убила собственного ребёнка и скрыла от всех. Переехала на другую квартиру, выписавшись из старой. И наблюдения детского врача было прервано. Она знала, что никто не будет искать, — она одинока. Свободна…
Дальние родственники не знали, ни о ней, ни о ребёнке. Да она и не переживала, так как никому не нужна была, никому не интересна. Ничем не движимая, она просто жила и «порхала бабочкой», не напрягая, ни себя, ни окружающих.
Только ребёнок когда-то был помехой, он не давал ей жить так, как она того хотела, и она это знала и понимала.
Нужно было что- то менять, и она нашла выход — убить и избавиться. Зачем ей лишний рот, денег не так уж много, радостей мало, ребёнок неполноценный, да он, попросту, болен, рождён был больным и немощным — хилый как тоненькая тростинка и парализован, и жизнью, и судьбой.
Тогда она часто думала, что принесёт ей следующий день; каждый день, в мыслях о том, как выжить, как вырастить такое больное существо и дать хоть что- то. Но что ему можно дать, у него нет ни будущего, ни смысла жить: глупое, больное дитя, недоразвитое и непонимающее, что есть жизнь, кто он в ней, признающее только мать, слабо реагировавшее даже на неё.
Но она хотела жить: молодая, здоровая…
Если вы вы видели её слёзы… Слёзы, каждый день — горячие, солёные ручьи, что катятся из глаз, и нет сил, нет ни малейшего желания жить с ним, и растить маленькое, но уже обречённое существо, у которого никогда не будет будущего. Бессмысленное существование которого предрешено — нежить! На Руси так называли зло — нечеловеческое существо, а его так называла она, собственная мать.
Любила ли она его? — Нет. Не было чувств, не было привязанности, так как на было отдачи, и, чтобы ни давалось ему, всё улетало как в открытое окно — далеко и неизвестно куда, и неизвестно кому. Прочь! — в другой, быть может, мир, в другую реальность, к другим существам,…но не к нему. Он не принимал… Ни ласку. Ни надежду. Маленькое, «беспомощнее растение», которому суждено было погибнуть от рук собственной матери.
***
Разве мы можем осуждать? Разве мы можем не понять? Мы — разумные, сильные, деловые, стремящиеся… Куда стремящиеся? Зачем нам всё, что держит и не даёт движения, связывает наши руки и действия? Зачем нам боль, чувствование её, когда так много вокруг всего, а тут — капкан, — «человеческое ничто», лежащее на постели, обложенное подушками, специальными, антипролежневыми.
Боль каждый день… Боль! И больше ничего. Нет будущего, нет смысла: ни жить самому, ни растить это маленькое растение, черпающее твои силы, которое даже не может двигаться, не даст ничего: ни радости, ни смысла.
Убить, — пришла ей мысль однажды, и она не воспротивилась ей, а даже обрадовалась. Избавление! Свобода! Будущее! Всё откроется и возрадуется вокруг неё, и не будет печали и обречённости, не будет страха и страданий, не будет ежедневного безумия, как жить и зачем, для чего.
Поймём ли мы её? Простим ли? Подарим ли сочувствие и надежду на будущее? Примем ли как равную и сможем ли дать ей защиту, ей — убийце собственного ребёнка.
Как прекрасно, что мы — это не она. Она — это обречение! Она — это боль, а мы не хотим боли! Не хотим! Мы хотим удовольствий, радостей, нам не нужны печали, нам нужно развитие развлечений в жизни.
И чем больше мы думаем над этим, тем больше страдаем,…- Прочь из сердца! Прочь из жизни, прочь из воспоминаний! Уйди! Не хочу видеть и слышать тебя, мать- убийца: твоя судьба, твоя участь, твоя карма.
***
Она не знала что такое карма, но слышала… Модное выражение, теперь все говорят о карме. Тебе плохо — жизнь не сложилась, удачи нет, денег… Нет, нет, нет, — преследует тебя, значит у тебя карма — жестокая участь жизни: ни воспеть, ни принять, ни осознать, ни осилить! И везде » нет» и «не». Нет жизни! Всё плохо! Везде безрадостно, убого, мерзко. Всё самое дурное с тобой, как воздух которым дышишь, как жизнь, что не приносит ничего, кроме страданий: не воспетое будущее, не постигаемое отречение собственной жизни, что катится куда- то под откос жестокого преображения мира, что вокруг.
Одиночество не страшно… Страшна обречённость: безбудущность, безрадостность, безразличие ко всему, что окружает и ведёт по жизни.
Что ведёт? Что толкает на путь с которого не свернуть? Не выйти, пока ты с маленькой частичкой «без», как «в обнимку с дорогим человеком», который не с тобой, но всё также, по- прежнему, дорог.
Разве болезнь, даже собственного ребёнка, может быть чем-то дорогим? — Никогда. Обречённость не может быть дорогой, она уже сама по себе обречена «в ничто» — в пустоту, в болезнь, в тлен, в могилу; только нужно подтолкнуть чтобы избавиться, не мучаться самой и никого больше не мучать; не мучать жизнь, привнеся ей эту обречённость: тупик!
Разрушение, самоуничтожение — вот она, мысль её, защита жизни от страданий, от горечи и безысходности, от презрения и пошлости, от того, что выльется на твоё горе тяжёлым потоком окружающей действительности — людского мнимого сочувствия злобного отторжения.
Стояла суровая, русская зима начала двадцать пятого года… Она открыла окно…
Вы видели ребёнка-урода с большой головой и маленьким телом, когда- либо? Ребёнка, что не может управлять своим телом, и, когда у него большая голова взрослого и крошечное тельце годовалого ребёнка?
Вы чувствовали кошмар прикосновения этого крошечного создания, что просит тепла, в последние минуты своей жизни, даже не осознавая кто рядом, протягивая детские ручонки и, прося погладить, приласкать большую голову, в которой зародилась мысль, что телу холодно и от этого не комфортно, прося даже не помощи, а защиты от этого мира — муки физической формы существования, где холодно только потому, что холодно и не комфортно.
В мире много всего, скажете вы, жёстко констатируя: нам не нужны такие дети! Они никому не нужны, даже собственным матерям, что желают им смерти и освобождения от страданий и боли, даже, если ребёнок и не осознаёт что такое душевная боль. А осознаёт тот, кто породил это маленькое, ничтожное существо, обречённое, никому не нужное, Богом забытое, жизнью обделённое, без будущего, живущего с приставкой «без» как с посохом- костылём, что тащится по жизни бревном страданий, а не поддержки.
***
Пьяная, грязная, поруганная, она сидела и думала: сделала ли она благо? Ему ли, себе ли? Всем? Но никто не отвечал… Только дождь стучал по стеклу барабанной дробью, говоря ей: Живи… Живи… Живи… Ты свободна!
*
*
КАРНА.
Сентябрь, 29. 2012 год.
